Моральный шок, психологическая защита. Что россияне думают о войне в Украине?

 

Лаборатория публичной социологии изучила роль морального языка при обсуждении войны в Украине. В основе – качественные данные (интервью и наблюдения), собранные в ходе нескольких этапов исследования, посвященного восприятию войны в российском обществе.Социологи утверждают: моральный язык лежит в основании не только критики войны ее противниками, но и недовольства, выражаемого в ее адрес теми, кто в целом войну оправдывает.

Об этом говорится в статье «Радио Свобода».

"Меня это ошарашило, – говорит о начале войны ее противник, Алексей (имена изменены), тридцатилетний инженер из Санкт-Петербурга. – Было не по себе. Некоторые моменты до слез. Так что я думаю, что все это плохо. Война не должна быть вообще. В XXI веке никакой войны не должно быть".

А вот тридцатилетняя Лиза, маркетолог из Москвы, войну, напротив, оправдывает. Тем не менее, ее оценки были похожими: "Моя первая реакция была: так быть не должно и все страны должны найти какой-то быстрый компромисс в этом всем. Короче, у меня был шок".

В тему - Русский мир — исчадие ада

Социологи отмечают: "Язык морали и нравственности может объяснить некоторую часть и оправданий войны, и ее критики и со стороны ее противников, и со стороны так называемых не противников (к ним мы относим людей разных взглядов, которые не являются антивоенной оппозицией). Получается, что мораль связывает противников войны и тех, кто ее поддерживает или, по крайней мере, оправдывает. Мораль оказывается принципиально важной, она объясняет логику многих наших собеседников, когда они говорят о войне. В случае многочисленной группы непротивников войны, то есть обыкновенных россиян, которые не слишком много думают о политике и не имеют четкой позиции в отношении происходящего, оказывается, что многие аргументы, которые они заимствуют у пропаганды, по форме являются политическими, но на самом деле инспирированы моральной логикой".

Как выяснилось, люди, которые оправдывают войну, при этом разделяют нечто, что можно условно назвать общечеловеческой моралью. Они, точно так же как и противники войны, считают, что война, убийство невинных людей, нападение на соседнюю страну – это плохо.

Но если антивоенно настроенные люди используют эти ценности для того, чтобы войну критиковать, то люди, ее оправдывающие, чувствуя, что не могут жить в ситуации, в которой их страна совершает такие поступки, начинают оправдывать действия своей страны. Они могут прямо отрицать, что Россия совершает военные преступления, что от ее действий страдает мирное население, и даже отрицать сам факт нападения на Украину, повторяя это вслед за государственной пропагандой. Есть люди, считающие: война началась потому, что в Украине в течение десяти лет формировался фашистский режим и "мы с ним боремся", или потому, что война идет с 2014 года и Россия (фашистское государство, признанное 27.01.15 Верховной Радой страной-агрессором) защищает свои исконно русские территории и россиян, живущих на Донбассе. Аргументы могут быть самые разные – тут важно не столько их содержание, сколько само желание оправдать ситуацию.

Исследователи утверждают: привычка оценивать окружающий мир в этических или моральных категориях свойственна деполитизированному обществу. О деполитизации Лаборатория публичной социологии заговорила еще в 2012 году, изучая движение "За честные выборы", массовые протесты. Особенности деполитизированного общества объясняют разные вещи: как специфические черты коллективного действия, протестов, общественной мобилизации, так и отсутствие у многих людей опыта участия в политике и, соответственно, позиций по политическим вопросам. В результате политические позиции могут заменяться моральной логикой.

В тему - Россия неспроста опубликовала опрос про отношение к войне в Украине: вот причина — эксперт

 
"Между этими двумя группами – противников и непротивников войны – мы можем найти пересечение, и это как раз и есть общее моральное основание некоторых их суждений о войне, – поясняют социологи. – В самом начале нашего исследования, в 2022 году, основываясь на интервью, мы заметили, что первая реакция на войну у представителей этих двух групп, между которыми, казалось бы, просто пропасть, была очень похожа. Мы назвали ее "моральный шок". Все установки, в которых люди социализировались, которые они разделяли как базовые (например, что "война – это плохо"), оказались поставлены под сомнение, и вместе с ними пошатнулась вся картина мира, нормальности.

Дальше наши собеседники, как противники, так и непротивники войны, в очень похожих категориях формулировали это переживание: "Я не понимаю, как в XXI веке может происходить война, как наша страна может выступать агрессором против соседней/братской страны". Но потом из этой общей точки они расходятся в разных направлениях: одни превращают свой шок в антивоенную позицию, а вторые оправляются после этого шока и начинают оправдывать войну, то есть пытаются так или иначе нормализовать ситуацию".

По наблюдениям социологов, та небольшая часть россиян, которая была погружена в политическую повестку в том числе через негосударственные медиа, сформировала привычку размышлять о политике, уже разделяла демократические ценности и представления о том, что власть должна быть подотчетна обществу, а общество должно в идеале влиять на действия власти, – эта часть граждан смогла отделить себя от путинского государства, осудить войну и назвать действия Кремля преступными. Но большинство людей находились и находятся в аполитичном состоянии, не верят в возможность общественного контроля над властью, в возможность влиять на ее действия и даже выбирать ее. Они не всегда могут противопоставить себя государству и даже отделить себя от него, поэтому для многих из них поведение Кремля — это как бы поведение "россиян" в целом. Поэтому, чтобы выйти из шокового состояния, им пришлось найти какие-то объяснения тому, почему эта война не является преступлением, а морально оправданна. А к этому их уже подготовила пропаганда.

Социологи уверены: происходящее является последствием давно идущих процессов; деполитизированность общества – это одно из следствий авторитаризации политического режима, которой, в свою очередь, последовательно добивался Кремль. В этом смысле война не столько радикально поменяла общество, сколько обнажила те его аспекты, которые проявлялись и раньше, но менее заметно. Моральная норма, согласно которой войны и убийства мирных жителей – это плохо, держится в российском обществе и как будто только укрепляется, сколь бы парадоксальным это ни казалось. Дело, однако, в том, что приверженности этой морали часто просто недостаточно для того, чтобы осудить войну.

"Те, кто осуждает войну, погружены в политизированный контекст независимых медиа, у них есть какой-то политический опыт или хотя бы политические взгляды, – отмечают исследователи. – Именно поэтому обществу нужны определенные институциональные структуры, в рамках которых люди могли бы практиковать разные виды демократического политического и гражданского участия, чтобы развивать навыки формирования политических суждений и позиций. Таким образом, дело не в моральности или аморальности граждан, а в том, как устроено общество.

Отсутствие опыта политической жизни влияет на рассуждения людей о политических вопросах, в том числе – о войне. Представление о том, что нападать и убивать плохо, – это самый устойчивый во времени аргумент, который с начала войны и до сих пор используют россияне с антивоенными взглядами. Но это, конечно, далеко не единственный возможный способ критиковать войну. Например, если взять международный опыт, скажем, критику разнообразных войн в США, то мы увидим, что люди в гораздо большей степени ориентируются на содержательные аргументы оппозиционных элит, чем на абстрактные моральные ценности. Кроме того, даже на наших данных мы видим, что возможны совсем другие критические аргументы в адрес вторжения в Украину – например, о том, как война вредит экономике и другим сферам жизни российского общества, ведь на нее тратится огромное количество ресурсов, в стране не решаются существующие социальные проблемы и создаются новые. Эти аргументы используются противниками войны, но они занимают вторичное или третичное положение по сравнению с моральными аргументами!"

По наблюдениям исследователей, в состоянии деполитизации общество склонно как бы очернять политическую сферу: люди часто мыслят о политике как о чем-то грязном, аморальном, в то время как частная сфера – дружеские отношения, любовь, семья – это для них что-то чистое и моральное. Уже само мышление о политике насквозь прошито моральными оппозициями! А во время войны это обнажается еще сильнее.

Возникает вопрос: получится ли изменить взгляды людей, когда закончится война и сменится власть? По мнению социологов, сделать это будет не так уж и трудно. Во-первых, россияне с самым разным, порой полярным отношением к войне все еще разделяют одну и ту же мораль, считая, что война и убийства – это плохо. Во-вторых, важно не забывать, что многие аполитичные россияне в некоторых ситуациях войну оправдывают, а в некоторых ее критикуют. В настоящий момент "единственно верной" транслируемой сверху и из всех пропагандистских медиа позицией является одобрение войны – именно поэтому многие аполитичные россияне придают большую силу оправдательным аргументам и подавляют свое недовольство происходящим. Это же, по мнению исследователей, означает, что если меняется режим и выясняется, что война была преступлением, то на первый план выйдут не оправдательные, а критические аргументы. Почва для такого критического взгляда на войну в обществе уже есть, а стало быть, большинство людей будет вместе с новой демократической властью.

"В ситуации, когда война считается важным и нужным делом, ее оправдание выходит на передний план, – говорят социологи. – Как только ситуация поменяется на противоположную, на передний план выйдет ее критика.

Нечто похожее мы наблюдали, например, в перестройку. Долгие годы люди подчинялись советской власти, а потом, когда норма поведения, транслируемая сверху, стала меняться, начали ее критиковать. Уже сейчас наши неформальные разговоры с людьми, проведенные во время этнографического исследования российских регионов, показывают, что в зависимости от ситуации, контекста, окружения и т. п. наши собеседники могут переключаться между критикой и оправданием войны.

Нельзя сказать, что один из этих жанров (критика или оправдание) является их "искренним" взглядом на ситуацию, а второй – "лицемерным". Они оба искренние и сосуществуют друг с другом. Но, поскольку государство требует поддержки происходящего, оправдательные аргументы, конечно, звучат чаще, особенно вслух и в публичных ситуациях".

По мнению исследователей, людей с четкими антивоенным взглядами и большую часть остального населения России объединяет нежелание быть "плохими людьми", ответственными за очевидно "аморальное" действие. Но для многих аполитичных людей отношения между обществом и государством не прояснены, сфера ответственности затуманена.

"Авторитарное государство этим пользуется и делает все общество ответственным за то, что совершила узкая группа лиц, захватившая власть, – отмечают социологи. – Мы видим по интервью, что иногда, оправдывая войну, люди говорят не спокойно, а с эмоциональным зарядом. Это происходит потому, что в таких ситуациях они пытаются оправдать в том числе и себя, как часть той "России", которая уже совершает военную агрессию в Украине.

И то же самое заставляет многих противников войны разрывать отношения со своей страной, потому что Россия в их представлении – это моральный банкрот, государство, совершившее преступный акт. Большинство же россиян внутри страны не имеют ни желания, ни возможности уехать, и чтобы не быть "плохими людьми", им нужно эту ситуацию превратить в оправданную или хотя бы вынужденную. Вот это важно понимать для того, чтобы в будущем восстановить разрушенные связи и построить мосты на месте этого раскола".

О результатах исследования Лаборатории публичной социологии размышляет психолог Кира Меркун.

– Возможно, мораль сейчас используется как способ психологической защиты, и это важнее, чем любые политические активности, установки и действия. Даже в самих высказываниях людей, которые приводят социологи, звучит очень сильный мотив должествования ("так не должно быть, этого не могло быть"). Это обращение к некоему существу или группе субъектов, которые делают что-то непозволительное, такая судейская позиция пассивного реципиента: человек наблюдает. Но само должествование оказывается анонимным и бессубъектным: мы не знаем, о ком они говорят, к кому обращаются. И это типичный эскапизм, уход от участия в процессе: "Я не имею к этому никакого отношения, а тот, кто это сделал, не должен был этого делать, и всё".

Итак, это реакция защиты. Но выглядит это действительно как моральное убеждение. Психологи все время сталкиваются с такими бессубъектными моральными суждениями в сессиях, когда люди не хотят брать ответственность за происходящее. Они всегда говорят: "Что-то произошло", – или: "Война началась", – как о погодных явлениях. Это знаменитый русский фатализм: вот что-то произошло, но я не имею к этому ни малейшего отношения. И мораль тут тоже используется для описания непонятного, непрогнозируемого события.

– Это говорит о том, что россияне не хотят брать на себя ответственность за происходящее?

– Да, это такой способ дистанцироваться, уйти в судейскую позицию, нежелание в этом участвовать и признавать свою вину. Потому что последствия невообразимы, и если ты к этому причастен, то будешь очень жестоко наказан. Это типично российская реакция – отгородиться, уйти в себя, смотреть на это как на бурю, которая рано или поздно пройдет.

В начале войны прогнозы были краткосрочными, а сейчас стали говорить, что это надолго, если не навсегда, и уже идет адаптация, проявляются реакции привыкания. Через два года люди привыкают к любому горю. Поэтому такой долгосрочный прогноз говорит вовсе не о силе духа русского народа, а о том, что люди смирились и все равно ничего не будут делать в связи с войной: они не считают, что от их действий что-то зависит.

– Какие моральные и нравственные вопросы возникают у вас в связи с войной?

– Я как психолог не использую судейскую позицию, потому что это всегда позиция насилия: ты призываешь к ответу и требуешь наказания. Моя задача – сострадание и поддержка. Я точно знаю, что все эти тяжелые моральные чувства преодолеваются в действии. Другое дело, что их трудно осуществлять, когда у тебя российский паспорт да ты еще и находишься в России. Вообще, спектр моральных чувств, которые звучат, когда к тебе обращаются в разговорах, гораздо шире, чем просто долженствование. Это и такие категории, как стыд, и страх, и честь, и достоинство.

Стыд и вина тоже особые темы последних двух с половиной лет: почему большинству россиян не стыдно, кто виноват, кто будет отвечать? Моральные чувства служат не только защитным механизмом, но и регулятором поведения, задают некоторые ориентиры: как себя вести. Так или иначе они связаны с самооценкой. Когда человек говорит: "Мне стыдно, я чувствую себя виноватым", – это значит, что его самооценка идет вниз, ему неудобно, он испытывает стресс и хочет как-то преодолеть это неприятное, депрессивное чувство. Честь и достоинство, наоборот, связаны с желанием сохранить высокую самооценку, показать, что тебя недооценивают, настоять на этом, хотя бы продемонстрировать протест.

Антивоенно настроенные люди приписывают высокие чувства сопротивляющейся стороне (Украине), а чувства стыда и вины адресованы стороне нападающей (России). С другой стороны, в России моральный дискурс специально культивируется через инструменты пропаганды, для того чтобы мотивировать людей для участия в войне, облагородить ее участников и цели. Так что моральный дискурс эксплуатируется и с той, и с другой стороны.

Но когда россиян стыдят или сами россияне говорят, что им стыдно за свою страну, это тоже попытка отгородиться. Санкция стыда направлена на то, чтобы удерживать людей в очень низкой, пассивной позиции. На мой взгляд, россияне просто исторически, биографически уже прошли все этапы пристыжения и давно находятся в таком застыженном депрессивном состоянии, что их не стоит стыдить еще больше. Это просто непродуктивно: ресурс стыда давно исчерпан.

Кроме того, у стыда очень плохая репутация среди психологов. Люди застыженные, например, не способны к сочувствию, не заинтересованы даже в том, чтобы сочувствовать друг другу, я уже не говорю про украинцев, которые ожидали, что россияне будут возмущены настолько, что выйдут на улицы и прекратят войну. Но репрессированные стыдом массы сами в таком состоянии, что нуждаются в помощи.

Попытка ухватиться за мораль говорит о крайней неуверенности и с той, и с другой стороны. То, что моральный дискурс существует, – это нормально, он всегда существовал. Вопрос – что за ним стоит, есть ли за этими нормами готовность действовать, подкреплены ли они ответственностью тех людей, которые используют эти инструменты, и на кого эти инструменты направлены в условиях войны. Ведь последствия любого действия могут быть ужасными, они измеряются ценой жизней. Мы видим, что моральные спекуляции используются для того, чтобы завербовать людей на войну – пропаганда просто с утра до вечера промывает людям мозги на эту тему: "Это дело чести и достоинства россиянина – защитить родину".

Как психолог я бы не торопилась радоваться тому, что люди говорят на языке моральных норм. В условиях ужаса и ценностного хаоса это не более чем зонт, под которым человек хочет скрыться от любых нападок. Особенно это касается простых людей, действительно аполитичных, которые вообще по-другому планировали жизнь, а сейчас на ходу соображают, как ко всему этому относиться, и очень неохотно осознают себя в роли жертвы.

Это крайне неприятное ощущение, когда еще вчера ты был успешен, у тебя было много планов, а сегодня – перспектива резкого снижения статуса, схлопывания горизонта и страха: выживешь, не выживешь? Мы оказались в состоянии искусственного психологического кризиса вне зависимости от возраста, статуса и образования. Нас всех загнали в такие узкие рамки, когда приходится решать вопросы жизни и смерти. Это адский эксперимент!

– Тем не менее большинству россиян, тем, кто на словах вроде бы за войну, но пассивно, как раз и не стыдно. Почему?

– Меня тоже занимает этот вопрос. Их дежурный ответ: "Я не слежу за событиями". Это такое охранное поведение, потому что люди перешли в режим выживания, когда нужно перекантоваться, перемолчать, занять позицию "Моя хата с краю". Я это называю "притвориться мертвым медведем": "Меня тут нет".

– Это тоже реакция психологической защиты?

– Да, я так это вижу. Но островки выживания быстро сокращаются, потому что в России много арестов. И притвориться мертвым медведем не удается надолго, тебя обязательно кто-то пнет справа или слева, и тебя накажут. Сейчас не получается быть "ни с кем": просто заставят, сунут микрофон или на камеру зададут прямой вопрос. Многие уже в открытую занимаются доносительством, и государство это поощряет, объясняя чрезвычайными обстоятельствами. Поэтому для меня большой вопрос, существует ли на самом деле мораль, является ли традиционная мораль, те же христианские заповеди инструментом регуляции отношений между людьми. По-моему, все попрано.

– Особенно если вспомнить, что многие российские священники благословляют войну, а за проповедь христианской заповеди "Не убий" некоторые уже были репрессированы…

– Моральный дискурс на самом деле уничтожен. А то, что люди его как-то используют, скорее выглядит как хватание за соломинку.

– Много свидетельств о том, что в России сейчас в повседневной жизни о войне почти не говорят, как будто ее нет, хотя она идет уже практически на самой российской территории.

– Да. Молчание сгущается, как темнота. Я объясняю это нарастающей опасностью. Это проживание последних дней псевдоблагополучия, когда твой дом хотя бы не обстреливают, у тебя есть еда, еще работают привычные социальные навыки. Но за кулисами люди пытаются укрепить свои позиции, подстраховаться, многие готовят варианты отъезда за границу или выезда из столиц куда-то вглубь страны. Однако я не думаю, что большинство россиян в полной мере осознают опасность своего положения.

А еще я знаю, что сознание очень сильно меняется, когда человек попадает под обстрел. Я знала убежденных путинистов в Украине (поверьте, их и там было предостаточно), которые, попав под обстрелы, занимали резко антивоенную и антипутинскую позицию.

– А вообще продуктивна сейчас дискуссия о морали и нравственности?

– Конечно, по этому поводу должна быть какая-то дискуссия, а со временем должен поменяться и климат, язык обсуждения. В публичном пространстве должны появиться новые лидеры моральных суждений, имеющие на это право: прежде всего, те, кто пострадал от путинского режима. Тогда, может быть, поменяется и атмосфера, и поведение людей.

Но я боюсь, что в России всегда будет пассивное большинство, ведущее себя охранно, опираясь на опыт выживания в этой стране. Ты можешь сколько угодно осуждать других, но, глядя на определенные периоды в истории страны, понимаешь, что иначе вообще нельзя было выжить. Здесь моральное суждение будет бороться со страданием, и как преодолеть эту развилку? Просто осуждать, навешивать ярлыки – это уже не работает. К сожалению, моральные ориентиры уже не являются ориентирами, мы видим это по поведению людей.

Это же было и до войны, это как раз одна из причин того, почему война оказалась возможной, не вызвала сопротивления. Существовало то, что социологи называют аномией: размытость ценностей, за ними ничего не стоит, они не обозначают никакого конкретного действия, в них не содержится отсылка к ответственности людей, это просто спам с упоминанием каких-то моральных установок, суждений, норм. Люди пассивного склада всегда горазды морализаторствовать, но настоящие поступки и даже подвиги в это время совершают люди немногословные.

Глубокие моральные установки с жертвенностью и готовностью защитить другого человека, а не только собственную задницу, конечно, закладываются в семье. Опыт войны показывает, что можно владеть языками, играть на фортепиано и быть при этом совершенным мерзавцем, а можно вырасти в простой провинциальной семье, и такой человек в нужный момент просто прикроет собой ребенка, потому что так он был воспитан. Тут стоит вопрос об устойчивости морали, о том, где она более укоренена, сохранна. Война проявила очень сильную неравномерность и многозначность, фрагментарность этих суждений в обществе.

Наступит время, когда со всем этим придется серьезно разбираться каждому из нас, потому что возникнет новый горизонт, и снова станет актуальнее тема воспитания детей. Сейчас для государства актуальна тема деторождения, перековка школьников в солдат. Воспитанием, формированием личности будущего занимаются, когда у общества есть хорошее будущее. Вот тогда и дискуссия, и апробация моделей поведения высокоморального толка снова станет очень важной.

– И тогда специалистам придется работать с этим деполитизированным обществом и с этой таким странным образом бытующей в нем моралью.

– Мораль в грубом варианте действует, но у многих совершенно наоборот определены координаты добра и зла. Если по окончании войны их удастся заново переопределить и точно обозначить, что это было зло, а на добро еще нужно поработать, реабилитировав себя после этой чудовищной войны, тогда, я думаю, моральный дискурс начнет быстро нарастать. А пока Иуда рядится в одежды Христа и обещает рай за гибель на фронте – подлый торг.

Придет ли другое поколение, заинтересованное в хорошем будущем? Да, оно придет. Навальный об этом мечтал, это выглядело как романтический проект, но история показывает, что действительно приходят оптимистические поколения, которые отгораживаются от войны и насилия, они не заинтересованы в том, чтобы вариться в этом горе до бесконечности. Да, для кого-то даже по окончании войны горе не закончится уже никогда: для тех, кто потерял родных, дом, сам стал калекой. Но без фундаментального определения того, что есть зло, а что есть добро, нам не выбраться из этой ямы.

«Экономика от Пророка» публикует лишь наиболее важную и интересную информацию о событиях (процессах) в Украине и мире— актуальные новости, аналитику, фотожабы и т.д.